Личность Элизабет Бишоп (Elizabeth Bishop, 1911—1979), на мой взгляд, лучше всего характеризуют два высказывания, первое из которых принадлежит ее другу, американскому поэту и прозаику Джеймсу Мериллу, а второе — ей самой.
6 декабря 1979 года, два месяца спустя после смерти Элизабет Бишоп, журнал The New York Review Of Books опубликовал статью памяти поэтессы, автором которой был Джеймс Мерилл. В этой статье автор назвал Элизабет Бишоп “lifelong impersonation of an ordinary woman” [7], очень точно подметив таким образом сложность и парадоксальность личности поэтессы. Элизабет Бишоп, действительно, никогда не стремилась к внешним эффектам (ни в жизни, ни в творчестве), и знавшие ее недолго или эпизодически испытывали странное ощущение от того, насколько ее "обычность" не совпадает со стереотипным образом экзальтированной, нервной, пребывающей вечно "на грани" поэтессы. Элизабет нравилось конструировать это обманчивое впечатление; отчасти ей и в самом деле хотелось выглядеть обычной респектабельной женщиной, чьи безупречные манеры и столь же безупречный внешний вид соответствуют ожиданиям окружающих. В то же время она получала невероятное удовольствие от сознания того, насколько ее внутренний образ не совпадает с внешним. Не без самоиронии, но и не без тайной гордости Элизабет Бишоп осознавала собственную особенность, уникальность, о которой было позволено знать лишь самым близким.
Слова “awful but cheerful” взяты из стихотворения "Бухта" (The Bight). Финальное двустишие полностью звучит так:
All the untidy activity continues,
awful but cheerful.
Эти слова, в согласии с завещанием поэтессы, высечены на ее надгробии. Сама Элизабет Бишоп очень любила слово awful — не столько в его словарном негативном значении, сколько как усилительную частицу в словосочетаниях с позитивным значением, вроде “awfully glad” или “awfully funny”. В этом значении оно появляется даже в блестящем образце любовной лирики — стихотворении "Песня для завтрака" (Breakfast Song), посвященном последней любви Элизабет Бишоп, Элис Метфессель:
My love, my saving grace,
your eyes are awfully blue.
I kiss your funny face,
your coffee-flavored mouth.
Жизнь Элизабет Бишоп действительно была “awful but cheerful”. Трагедии и драмы сопровождали поэтессу с самого рождения и до конца; болезни, слабости и темные стороны собственной натуры (хроническая астма, алкоголизм, затяжные депрессии, постоянные сомнения в оправданности собственных творческих амбиций, страх перед безумием, суицидальные наклонности и т.п.), с которыми Элизабет старалась — с переменным успехом — бороться, стали причиной многих бед. Но при этом Элизабет Бишоп всегда сохраняла живой интерес (если не сказать — неутолимое любопытство) к жизни, к людям, к природе, ко всему, что ее окружало. Этот интерес вкупе с неиссякаемым чувством юмора — основа ее по-настоящему гуманистического искусства.
* * *
Несмотря на премии и награды (среди которых — Пулитцеровская премия, присужденная поэтессе в 1956 году), при жизни Элизабет Бишоп не была ни широко известной, ни тем более знаменитой. Шестнадцать лет (c 1951 по 1967 год), проведенные в Бразилии, вдали от основных событий американской литературной жизни, сыграли свою роль, и Элизабет долгое время оставалась в тени своих современников — и, прежде всего, в тени своего горячо любимого друга и постоянного корреспондента, лидера школы "исповедальной" поэзии Роберта Лоуэлла. Отсутствие шумихи вокруг собственной персоны, с одной стороны, радовало Элизабет, которая в личной жизни руководствовалась принципом “closets, closets, and more closets” [10, p. 150]. С другой стороны, она — особенно в последние годы жизни — чувствовала себя недооцененной. Американский поэт и литературовед Фрэнк Бидарт — близкий друг и один из душеприказчиков Элизабет Бишоп — вспоминает такой эпизод из середины 70-х годов. Элизабет, будучи в гостях у Фрэнка, изучала содержимое его книжных полок и заметила сборник эссе "Современные поэты". Внимательно прочитав оглавление, она отметила эссе о Роберте Лоуэлле, Сильвии Плат, Джоне Берримене, Рэндалле Джаррелле. И ни слова — о ней. "Такое ощущение, что меня похоронили заживо", — сказала Элизабет Бишоп, закрывая книгу [9, p. 271].
Сегодня Элизабет Бишоп по праву занимает место среди классиков американской и — шире — англоязычной поэзии ХХ века. В последние десятилетия ХХ и в начале XXI века многие академические карьеры в США и Европе были "сделаны" на Элизабет Бишоп; ее поэзия стала коммерческим продуктом; события ее личной жизни легли в основу биографической беллетристики (романы "Цветы редкие и обыкновенные" [Flores raras e banalissimas, 1995] Кармен Оливейры и "Чем больше я обязана тебе" [The More I owe You] Майкла Следжа), кинофильма ("Редкие цветы" [Flores raras / Reaching for the Moon, 2013], реж. Бруну Баррету), театральной постановки ("Дорогая Элизабет" [Dear Elizabeth, 2015] по пьесе Сары Рул, основанной на многолетней переписке Элизабет Бишоп с Робертом Лоуэллом).
Растущей популярности Элизабет Бишоп у нового поколения читателей способствуют и многочисленные научные публикации как биографического, так и исследовательского характера.
Сама Элизабет Бишоп, несомненно, нашла бы эту посмертную известность “awful but cheerful”. С одной стороны, ей бы, несомненно, польстил растущий интерес со стороны читателей и академической аудитории. С другой — то количество подробностей личной жизни, которое было предано огласке, наверняка ужаснуло бы Элизабет Бишоп. Однако биографические сведения важны для понимания сложной личности поэтессы.
Непросто складывались отношения Элизабет Бишоп как с собой, так и со своим временем. Будучи по натуре человеком постоянно сомневающимся, Элизабет Бишоп имела твердую позицию по ряду вопросов, и эта позиция не менялась на протяжении всей ее жизни. Так, вернувшись в США в конце 60-х годов ХХ века — в период активизации различных общественно-политических движений — она сознательно оставалась в стороне от любой активности подобного рода (факт, явно раздражающий некоторых современных исследователей, тщетно пытающихся "вчитывать" активную позицию по классовым, расовым или гендерным проблемам в произведения поэтессы).
Так, Элизабет Бишоп старательно избегала сближения с феминистским движением — не потому, что не разделяла феминистских взглядов, а потому, что, по ее собственным словам, "была феминисткой задолго до того, как это вошло в моду" [9, p. 330], и полагала, что для выражения собственного мнения вовсе не обязательно связывать себя с тем или иным общественным движением или политической партией. Начиная с 1930-х годов и до конца жизни Элизабет Бишоп последовательно отказывалась от публикации своих стихов в "женских" сборниках, считая последние формой гендерной сегрегации. В то же время она отказывалась и от участия в "смешанных" антологиях, если чувствовала, что ее приглашают только затем, чтобы соблюсти гендерный баланс.
Схожей позиции придерживалась Элизабет Бишоп и в отношении движения за права гей-меньшинств. Будучи сама человеком нетрадиционной ориентации, она никогда не манифестировала этот факт, полагая, что сексуальность — дело сугубо личное. Эта сдержанность в проявлении интимных переживаний отразилась в поэзии Элизабет Бишоп. Ее любовная лирика — уникальный пример того, как можно сказать многое, избегая подробного описания технической стороны сексуальных взаимоотношений. Примечательно в этой связи отношение поэтессы к творчеству Эдриен Рич. В 70-е годы последняя активно агитировала Элизабет Бишоп, призывая ее участвовать в сборниках поэтов — представителей ЛГБТ-сообщества и открыто признать свою нетрадиционную ориентацию. Элизабет считала Эдриен Рич чрезвычайно талантливой и умной женщиной, однако признавала: "Я бы никогда не смогла сделать сексуальность содержанием своей поэзии и писать об этом так откровенно, как Рич" [9, p. 329].
Еще одной чертой, выделявшей Элизабет Бишоп на фоне многих современников-литераторов, был перфекционизм. Поэтический "канон" Элизабет Бишоп — всего 78 стихотворений (это те стихотворения, которые были опубликованы в четырех прижизненных сборниках поэтессы). Добиваясь совершенства, Элизабет Бишоп могла работать над стихотворением недели, месяцы и годы.
Ну и, конечно, отличало Элизабет Бишоп то, что на фоне популярности "исповедальной" поэзии, когда поэты обращались, прежде всего, к личным переживаниям, взгляд Элизабет Бишоп всегда был направлен вовне. Ее поэзия — это высказывание человека, обращенное к другому человеку и всему миру.
* * *
Элизабет Бишоп родилась 8 февраля 1911 года в городе Вустер, штат Массачусетс, в семье Уильяма Бишопа и Гертруды Бумер Бишоп. Отец Элизабет принадлежал к бизнес-элите Вустера и работал в процветающей семейной строительной компании. Многие значимые объекты в Бостоне (среди которых Публичная библиотека и Музей изящных искусств) были построены именно этой компанией, основанной отцом Уильяма Бишопа и дедушкой Элизабет Бишоп, Джоном Бишопом. Гертруда Бумер родилась в Канаде, в Новой Шотландии, в небольшом городке под названием Грейт-Виллидж. Дом, в котором родилась и провела детство и юность Гертруда, где жили дедушка и бабушка Элизабет, и где сама будущая поэтесса провела часть своего детства, сохранился до сих пор и является главной достопримечательностью Грейт-Виллидж.
Семейная жизнь Гертруды и Уильяма обещала быть безоблачной, однако спустя восемь месяцев после рождения Элизабет, 13 октября 1911 года, Уильям Бишоп умер от болезни Брайта (заболевание почек). В материальном плане эта потеря не должна была повлечь за собой проблемы для овдовевшей Гертруды — семья Бишопов готова была оказывать всю необходимую помощь. Однако психическое состояние Гертруды, которая и ранее в этом отношении была нестабильна, вызывало опасения. С потерей мужа мать Элизабет Бишоп так и не смогла смириться. Не то чтобы это было горе по страстно любимому супругу (Гертруда и Уильям не имели достаточно времени для того, чтобы узнать и полюбить друг друга по-настоящему), это скорее был шок, вызванный внезапной потерей опоры, ориентира в жизни. Гертруда стала испытывать навязчивые страхи, у нее развилась мания преследования.
До весны 1915 года Гертруда и Элизабет жили в Вустере под покровительством Бишопов, однако в апреле того же года Гертруда вернулась домой в Грейт-Виллидж, к своим родителям. Все семейство Бумеров обожало маленькую Элизабет, но душевное состояние Гертруды стремительно ухудшалось — у нее начались припадки, во время которых она либо порывалась свести счеты с жизнью, либо проявляла агрессию по отношению к окружающим. Четырехлетняя Элизабет видела, что с матерью что-то не так, хотя бабушка и дедушка изо всех сил старались скрыть от глаз внучки самые страшные проявления безумия Гертруды.
В июне 1916 года Гертруда по собственной инициативе обратилась за помощью в психиатрическую лечебницу в Дартмуте. Больше Элизабет свою мать не видела — Гертруда провела в лечебнице восемнадцать лет и умерла там же в 1934 году, в год, когда Элизабет Бишоп окончила колледж.
Потеря отца и матери стала сильнейшей психологической травмой для Элизабет Бишоп, однако говорить об этом она не любила, а если говорила, то нарочито спокойным, сдержанным тоном, который многие ошибочно принимали за равнодушие.
Кoгда Гертруду пoместили в лечебницу, семья Бишопов изъявила желание забрать Элизабет из Канады, чтобы дать ей воспитание и образование более достойное, чем то, которое, по мнению Бишопов, могли дать внучке небогатые канадские родственники. Бишопы были, несомненно, снобами; материальный достаток они считали гарантом и критерием жизненного успеха. Осенью 1917 года маленькую Элизабет увезли в Вустер (сама Элизабет впоследствии называла это не иначе как похищением). Элизабет сразу же возненавидела и дом дедушки, и всех его обитателей заодно. Она чувствовала себя здесь чужой, совершенно одинокой. На нервной почве у нее развилась сильнейшая аллергия и экзема. Когда стало ясно, что болезни не отступают, а девочка находится на грани смерти, Бишопы сдались. Элизабет поселилась с тетушкой Мод (сестрой Гертруды) и ее мужем в городе Ривер, периодически навещая бабушку и дедушку в Новой Шотландии.
Стихи Элизабет начала писать в школе. Особенно важными в плане формирования творческой личности будущей поэтессы стали три года (c 1927 по 1930), проведенные в школе Уолнат-Хилл. Здесь в школьном журнале "Синий карандаш" Элизабет активно публиковала свои стихи, пьесы и эссе. Здесь же Элизабет открыла для себя творчество двух поэтов, во многом определивших ее собственный путь в литературе: английского поэта викторианской эпохи Джерарда Мэнли Хопкинса и своей старшей современницы, американской поэтессы Марианны Мур.
В 1930 году Элизабет Бишоп поступила в Вассар-колледж, который в то время был привилегированным учебным заведением для девушек в США. Однокурсницами Элизабет были будущие писательницы Мэри Маккарти и Мюриэл Ракейзер. Незадолго до окончания колледжа, в марте 1934 года, Элизабет лично познакомилась с Марианной Мур, и так началась их многолетняя дружба. По протекции Марианны Мур несколько стихотворений Элизабет Бишоп были опубликованы в 1935 году в антологии молодых поэтов, и в дальнейшем Мур не раз помогала Элизабет в профессиональном плане.
По окончании Вассара Элизабет несколько лет проводит в путешествиях по Европе вместе с бывшей однокурсницей Луизой Крейн. В 1938 году Элизабет и Луиза в складчину покупают дом в Ки-Уэст. Впервые с 1917 года Элизабет почувствовала, что у нее есть свой дом, и ощущение неприкаянности, "вечной гостьи в чужих домах" на время ушло.
Первый поэтический сборник Элизабет Бишоп увидел свет в августе 1946 года. Он назывался "Север и юг" (North & South). Это был сборник, лишенный обычных для дебютных произведений погрешностей: четко продуманная структура объединяла отдельные стихотворения в единое поэтическое высказывание, а собственно произведения, включенные в сборник, демонстрировали все "фирменные" черты творческой манеры Элизабет Бишоп, которые не изменятся с годами: виртуозное владение как классическими стихотворными формами, так и свободным стихом, повествовательность (каждое стихотворение — своего рода рассказ с внятным сюжетом, история), конкретность образов, сочетание описательности с рефлексией, использование игровых приемов (два стихотворения в первом сборнике представляют собой деконструкции известных поэтических произведений: "Джентльмен из Шалотта" (The Gentleman of Shalott) — поэтическое рассуждение на тему поиска самоидентичности современным человеком, отсылающее читателя к классике викторианской поэзии — балладе Альфреда Теннисона "Леди из Шалотта" (The Lady Of Shalott), а стихотворение "Касабланка", горько-ироничное высказывание о разрушительной силе любви, представляет собой пародию на популярную в XIX и в начале ХХ века героическую балладу английской поэтессы Фелисии Доротеи Хеманс).
Также первый сборник задал все ключевые темы и концепты, к которым поэтесса будет вновь и вновь возвращаться в своем творчестве: путешествия, топография и география; любовь; природа; поиск человеком себя в современном мире.
О путешествиях и географии следует сказать отдельно. Элизабет Бишоп обожала путешествия (ради которых даже преодолела страх авиаперелетов) и отправлялась в дорогу при первой же возможности. Упомянутый выше живой интерес (граничащий с любопытством) к новым местам, природным явлениям, людям был, несомненно, важным побудительным мотивом. Однако путешествия были не просто источником новых впечатлений для поэтессы; всякий раз это было спасение, бегство от себя худшей к себе лучшей.
Дебютный сборник носит откровенно "географическое" название, а открывает его стихотворение "Карта" (The Map), которое представляет собой своего рода экфрасис, поскольку географическая карта описывается как произведение искусства, созданное живописцем:
The names of seashore towns run out to sea,
the names of cities cross the neighboring mountains
— the printer here experiencing the same excitement
as when emotion too far exceeds its cause.
А заканчивается стихотворение словами, которые, на мой взгляд, дают исчерпывающее объяснение, почему Элизабет Бишоп предпочитала географию и топографию всем остальным наукам:
Topography displays no favorites; North's as near as West.
More delicate than the historians' are the map-makers' colors.
Ряд стихотворений в первом сборнике — свидетельство увлечения Элизабет Бишоп живописью художников-сюрреалистов. Это стихотворения "Чудо на завтрак" (A Miracle for Breakfast), "Спящая на потолке" (Sleeping on the Ceiling), "Спящие стоя" (Sleeping Standing Up), "Цирк" (Cirque d'Hiver).
В стихотворении "Чудо на завтрак" мы видим сочетание конкретных образов с общей сюрреалистической атмосферой, как на картинах бельгийского сюрреалиста Рене Магритта. Взятые в отдельности, описанные объекты абсолютно реалистичны, но вместе они создают картину-сон, в которой кофе и булочки превращаются в центр созданной автором воображаемой вселенной.
Стихотворение написано в форме сестины, и в данном случае особенности этой формы (а именно обязательные повторы слов из предыдущих строф в последующих строфах в специальном предустановленном порядке) работают на создание сюрреалистической атмосферы полусна-полубреда:
I can tell what I saw next; it was not a miracle.
A beautiful villa stood in the sun
and from its doors came the smell of hot coffee.
In front, a baroque white plaster balcony
added by birds, who nest along the river,
— I saw it with one eye close to the crumb —
and galleries and marble chambers. My crumb
my mansion, made for me by a miracle,
through ages, by insects, birds, and the river
working the stone. Every day, in the sun,
at breakfast time I sit on my balcony
with my feet up, and drink gallons of coffee.
Публикация первого сборника принесла Элизабет Бишоп скромный, но все же успех. Однако в личном плане конец 40-х годов стал одним из самых непростых периодов в жизни поэтессы. Еще к началу 40-х отношения с Луизой Крейн сошли на нет, и в жизни Элизабет появилась новая любовь — Марджори Стивенс. Однако эти отношения развивались очень непросто. Некогда любимый дом в Ки-Уэст больше не радовал, да и сам город за годы Второй мировой войны из богемного джазового рая превратился в военную базу. Любой стресс сопровождался сильнейшими приступами астмы, не прекращались и проблемы с алкоголем.
В 1949 году по совету Роберта Лоуэлла Элизабет Бишоп согласилась на год занять пост консультанта по поэзии в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне. С одной стороны, это была хорошая возможность сменить обстановку, уехать подальше от проблем, оставшихся в Ки-Уэст, расширить круг знакомств в литературном мире. С другой стороны, Элизабет постоянно испытывала невероятное напряжение, поскольку любая работа, не связанная с написанием стихов, повергала ее в панику. Еще не приступив к выполнению своих обязанностей в качестве консультанта, поэтесса уверила себя, что не справится, и писала своим знакомым письма, полные отчаяния и сомнений. В Вашингтоне, который Элизабет ненавидела из-за официозного духа и обилия помпезных правительственных зданий, ей было одиноко, да и работа, несмотря на хороший доход, приносила много разочарований. Одной знакомой Элизабет Бишоп жаловалась, что за год, проведенный на посту консультанта, она практически ничего не написала, потому что ей все время приходилось читать чужие произведения (большинство из которых ей не нравилось). Как всегда, панические атаки "гасились" алкоголем.
Тем не менее, Элизабет Бишоп смогла отработать положенное по контракту время. И вставал вопрос — что делать дальше. Затяжные депрессии, постоянные запои и изнуряющие приступы астмы делали жизнь практически невыносимой. Спасением стали несколько литературных премий и стипендий, которые позволили Элизабет Бишоп осуществить давнюю мечту и поехать в кругосветное путешествие. 10 ноября 1951 года Элизабет отправилась в Южную Америку.
Первой остановкой был бразильский порт Сантос. В первоначальные намерения Элизабет Бишоп входило провести несколько дней в Рио, а затем воспользоваться гостеприимным приглашением своих знакомых — американки Мэри Морс, давно "осевшей" в Бразилии, и ее подруги Лоты де Маседо Суарес — и провести еще несколько дней в их загородном доме в пригороде Рио Петрополисе. Затем Элизабет Бишоп планировала продолжить путешествие по Южной Америке, однако судьба распорядилась иначе, а орудием судьбы стал плод кешью. Экзотический плод вызвал сильнейшую аллергию, и Элизабет на несколько недель оказалась прикована к постели. Лота все это время ухаживала за Элизабет и улаживала все организационные вопросы. Впоследствии в письмах к друзьям и родственникам Элизабет будет красочно описывать свое пребывание в госпитале и особенно горячее участие, которое принимали в ней многочисленные родственники и знакомые Лоты (которые до этого никогда в жизни не видели Элизабет). Элизабет Бишоп страшно забавляло, что бразильцы относятся к болезням очень серьезно, обожают обсуждать все подробности заболевания и лечения, а также навещать заболевшего целыми делегациями, встречая каждую процедуру громкими восклицаниями и обращениями к Марии, Иисусу и всем святым поочередно.
Смех смехом, однако Элизабет очень тронуло внимание и забота Лоты — собственно, с раннего детства никто и никогда так о ней не заботился. А когда Элизабет пошла на поправку, Лота предложила Элизабет остаться с ней. Дом в Петрополисе ("Фазенда Самамбайя" — ультрасовременное по тем временам модернистское строение, спроектированное самой Лотой и признанное архитектурным шедевром) был почти достроен, и Лота пообещала за несколько месяцев построить для Элизабет отдельную студию недалеко от дома. Элизабет не была влюблена в Лоту — по крайней мере, на этом этапе отношений — однако Лота предложила Элизабет то, в чем последняя так нуждалась и недостаток чего испытывала всю жизнь: внимание, заботу и дом. На следующие шестнадцать лет Бразилия стала для Элизабет Бишоп домом.
Лота (Мария Карлота Косталлат де Маседо Суарес) происходила из очень известной и уважаемой аристократической семьи. Она была образованна, широко эрудированна, много читала, великолепно разбиралась в современном искусстве, от природы была наделена талантом в области дизайна и архитектуры, однако не могла найти применение своим талантам. В 50-е годы в Бразилии женщины из высших сословий не работали — это было не принято, кроме того, нетрадиционная ориентация Лоты стала причиной серьезных конфликтов с отцом и другими членами семьи. Однако Лота — как и Элизабет — обладала великолепным чувством юмора, которое помогало ей в самых сложных ситуациях. Вскоре Лота и Элизабет стали настоящей семейной парой, и до определенного момента были друг для друга надежной опорой.
Начало 50-х годов становится одним из самых продуктивных в плане творчества периодов в жизни Элизабет Бишоп. Целыми днями она работает в своей студии (Лота сдержала слово), практически полностью отказавшись от алкоголя. Новые стихи, рассказы, переводы — сама поэтесса признается в письмах к знакомым, что никогда не работала так много. И никогда не чувствовала себя такой счастливой.
Парадоксально, но, оказавшись по другую сторону экватора, Элизабет Бишоп все чаще и чаще вспоминает Канаду, Новую Шотландию, Грейт-Виллидж и свое детство в доме бабушки и дедушки. В 1953 году в журнале "Нью-Йоркер" появляются два автобиографических рассказа Элизабет Бишоп, посвященные детству в Новой Шотландии: "Гвендолин" (Gwendolyn) и "В городке" (In the Village). А в 1955 году увидел свет второй поэтический сборник, сыгравший очень важную роль в литературной карьере Элизабет Бишоп и окончательно утвердивший ее репутацию — "Холодная весна" (в оригинале сборник имел двойное название — "North & South / A Cold Spring", так как по совету издателей Элизабет включила в него стихи из первого сборника). В 1956 году за этот сборник Элизабет Бишоп получила Пулитцеровскую премию в области поэзии. Присуждение премии и последовавший за этим ажиотаж (благодаря премии в Бразилии Элизабет моментально стала знаменитостью) стало объектом нескончаемых шуток и острот Элизабет и Лоты. В письмах к знакомым Элизабет описывает, например, прибытие в Самамбайю журналистов и фотографов, которые с энтузиазмом фотографировали не только виновницу торжества и Лоту, но и домработницу, а также двух проживавших в доме котов (которые, по словам Элизабет, были единственными, кто получил удовольствие от фотосессии). А Лота передала слова продавца, у которого постоянно покупала продукты на рынке: "Донна Лота, поглядите, как везет моим клиенткам! Вот донна Элизабет получила Пулитцеровскую премию, а буквально на прошлой неделе другая моя покупательница выиграла в лотерею велосипед!".
Практически все новые произведения, вошедшие во второй сборник, стали хрестоматийными, включая знаменитое стихотворение "Шампунь" (The Shampoo), посвященное Лоте. Это очень характерный для творческой манеры Элизабет Бишоп пример любовной лирики, в котором уже упомянутая выше сдержанность на уровне контекста позволяет подлинной страсти, скрытой в подтексте, проявиться постепенно, как бы исподволь. Начинается стихотворение с детального описания горного массива в окрестностях Петрополиса:
The still explosions on the rocks,
the lichens, grow
by spreading, gray, concentric shocks.
They have arranged
to meet the rings around the moon, although
within our memories they have not changed.
Здесь следует обратить внимание на "фирменное" для описаний Элизабет Бишоп сочетание статики и динамики, формирующее внутреннее напряжение в данном фрагменте. “Still explosions”, “grow by spreading”, “arranged to meet”, “have not changed” — движение словно соперничает с неподвижностью, изменение — с неизменностью.
Завершается стихотворение описанием волос возлюбленной. Эротическое напряжение создается здесь не за счет откровенного описания любовного акта (как мы помним, Элизабет Бишоп всячески избегала подобной откровенности в своих стихотворениях), а за счет придания интимного, сокровенного смысла такому прозаическому и обыденному, казалось бы, действию, как мытье волос:
The shooting stars in your black hair
in bright formation
are flocking where,
so straight, so soon?
— Come, let me wash it in this big tin basin,
battered and shiny like the moon.
1961 год стал началом конца отношений Элизабет и Лоты. Лота, которая благодаря происхождению постоянно вращалась в кругах творческой и политической элиты Бразилии, впервые в жизни получила возможность реализовать свои профессиональные амбиции. Карлос Ласерда — близкий друг Лоты и губернатор штата Гуанабара — назначил ее координатором грандиозного строительного проекта "Парк Фламенго". По замыслу, это должен был быть аналог Центрального парка в Нью-Йорке — ботанический сад и парк развлечений на месте заброшенных пустырей в прибрежной зоне Рио. Работа Лоты не оплачивалась, однако для нее деньги не имели значения, важна была сама возможность сделать наконец что-то значительное и реализовать свой талант архитектора и дизайнера. И, возможно — позволю себе сделать такое предположение, поскольку последующие события служат тому косвенными доказательствами, — в творческом плане встать наконец на одну планку с Элизабет.
Поначалу работа над парком шла хорошо, Элизабет искренне радовалась за Лоту, а Лота чувствовала себя востребованной, важной, влиятельной. Однако политическая и экономическая ситуация в Бразилии в начале 60-х годов была очень нестабильной, приоритеты властей (как и сами власти) менялись постоянно, и работа над парком то замедлялась, то вовсе приостанавливалась. Лота работала по восемнадцать часов в сутки, сражаясь с твердолобыми чиновниками, а также с инженерами и архитекторами, которые все были мужчинами и в полном согласии с патриархатными традициями Бразилии не привыкли подчиняться приказам женщины. Здоровье Лоты было подорвано, характер изменился до неузнаваемости, стали проявляться симптомы душевного расстройства (мнительность, подозрительность, склонность к агрессии). Элизабет, которая иногда неделями не видела Лоту, чувствовала себя брошенной. Она снова начала много пить, что тут же негативно отразилось на творческом процессе — и на и без того ухудшившихся отношениях с Лотой. Было очевидно, что парк Фламенго разрушает жизнь Лоты и Элизабет, но Лота не желала слушать никаких доводов.
Сознательно или бессознательно, Элизабет Бишоп начинает искать пути бегства из сложившейся ситуации. Она все чаще проводит время в путешествиях — как по Бразилии, так и за ее пределами. В 1965 году она покупает свой собственный дом в старинном колониальном городе Ору-Прету. Наконец, в 1966 году, несмотря на категорическое несогласие Лоты, Элизабет принимает предложение Университета Вашингтона в Сиэтле вести курсы поэтического мастерства.
На этом драматическом фоне в ноябре 1965 года вышел третий сборник Элизабет Бишоп "Проблемы путешествия" (Questions of Travel), посвященный Лоте. Сборник состоял из двух частей: “Brazil” и “Elswhere”. Подобное построение сборника и наполнение частей убедительно доказывает, что понятие "путешествие" в понимании Элизабет Бишоп был намного шире понятия "география". В первой части были собраны стихотворения, посвященные Бразилии (породившие в академической среде нескончаемые и, на мой взгляд, совершенно бесполезные споры о том, понимала ли поэтесса Бразилию по-настоящему или нет). Эти стихотворения — нечто вроде дневника путешественника, которой постепенно открывает для себя новую страну, новый мир. Во второй же части путешествие совершается не столько в пространстве, сколько во времени, поскольку большая часть стихотворений здесь — это воспоминания о детстве в Новой Шотландии. Сюда вошло и знаменитое стихотворение "Сестина" (Sestina) — полу-воспоминание, полусон, сказочное наваждение, в котором Элизабет Бишоп обращается к двум главным потерям своей жизни — потере отца и матери.
Одним из наиболее важных, на мой взгляд, стихотворений из первой части является "Песня к сезону дождей" (Song for the Rainy Season):
Hidden, oh hidden
in the high fog
the house we live in,
beneath the magnetic rock,
rain-, rainbow-ridden,
where blood-black
bromelias, lichens,
owls, and the lint
of the waterfalls cling,
familiar, unbidden.
Пейзажная зарисовка (описание дома, стоящего высоко в горах в пригороде Петрополиса — того самого, в котором Элизабет и Лота провели лучшие из шестнадцати лет совместной жизни и который будет позже фигурировать как один из "трех любимых домов", утраченных навсегда, в знаменитой вилланели "One Art") вновь содержит характерное для творческой манеры Элизабет Бишоп сочетание статики и динамики. Движение здесь — в постепенном изменении облика неподвижных объектов (и в настроении всей картины) под влиянием изменяющихся атмосферных условий. Утренний дождь и туман сменяется "молочно-белым, щадящим глаза" рассветом, на смену которому, в свою очередь, приходит ясное солнечное утро:
Without water
the great rock will stare
unmagnetized, bare,
no longer wearing
rainbows or rain,
the forgiving air
and the high fog gone;
the owls will move on
and the several
waterfalls shrivel
in the steady sun.
При том, как детально, тщательно описаны атмосферные явления, горы, водопад, а также объекты флоры и фауны, энергетическим центром стихотворения является, безусловно, сам дом. Можно только догадываться, что значило для Элизабет Бишоп, постоянно испытывавшей чувство "бездомности", неприкаянности, написать "the house we live in" — в форме констатации факта, а не абстрактного поэтического образа. Бразилия и Лота подарили Элизабет (пусть на время) чувство принадлежности, защищенности, домашнего уюта, и благодарность за это Элизабет сохранит навсегда.
1966 год для Элизабет Бишоп выдался сложным — преподавание вовсе не было ее призванием, и работа в Университете Вашингтона давалась нелегко. Элизабет чувствовала себя чужой в академической среде, и ей все время казалось, что вот-вот ей укажут на то, что ее присутствие здесь совершенно не уместно. Однако были в работе и позитивные моменты: студенты любили Элизабет, и, судя по воспоминаниям многих из них, занятия с ней — особенно ее пристальное внимание к формальной стороне стихосложения — были очень полезны.
Состояние Лоты тревожило Элизабет постоянно — письма Лоты свидетельствовали о том, что она нестабильна, а врач настаивал, чтобы Элизабет не возвращалась в Бразилию, пока состояние Лоты не улучшится.
В Сиэтле у Элизабет завязался новый роман — с Сюзанной Боуэн (псевдоним, который использовала Бретт Миллер в биографии Элизабет Бишоп; настоящее имя этой женщины не раскрывается). Эти новые отношения не добавляли покоя и упорядоченности к и без того хаотичной жизни Элизабет.
По окончании семестра в Университете Вашингтона, летом 1967 года, Элизабет переехала в Нью-Йорк. Врач Лоты по-прежнему был категорически против воссоединения Лоты и Элизабет, однако Лота отчаянно хотела ее увидеть. Возможно, ей казалось, что если она на время уедет из Бразилии, отвлечется от бесконечных проблем с парком Фламенго, окажется в любимом ею Нью-Йорке, рядом с Элизабет, ее состояние волшебным образом улучшится. Однако чуда не случилось. 19 сентября 1967 года Лота прилетела в Нью-Йорк и тем же вечером в квартире Элизабет приняла сверхдозу снотворного и впала в кому. Неделю она провела в госпитале Св. Винсента, где умерла 25 сентября, не приходя в сознание.
Для Элизабет начался по-настоящему черный период. На похороны Лоты в Бразилию она не полетела — это был настоятельный совет ее друзей и ее психоаналитика, доктора Энни Бауманн (женщины, которой Элизабет без преувеличения обязана жизнью). В первые недели после смерти Лоты Элизабет пришлось написать несколько десятков писем, в которых она была вынуждена вновь и вновь описывать события вечера 19 сентября. Судя по этим письмам, ничего, что могло бы подтолкнуть Лоту к роковому шагу, не произошло — не было ни ссор, ни выяснения отношений. Однако, конечно, о том, что на самом деле произошло, мы никогда не узнаем.
Затем последовало несколько лет постоянных перелетов между США и Бразилией. Отношения Элизабет с родственниками и знакомыми Лоты после смерти последней изменились кардинально. Даже те, кого Элизабет считала своими друзьями, теперь игнорировали ее или проявляли откровенную враждебность. Иными словами, Бразилия считала, что Лоту убила Элизабет, а Элизабет считала, что Лоту убила Бразилия, и выхода из этого конфликта не было. Поэтому Элизабет Бишоп стремилась как можно скорее уладить все вопросы, связанные с наследством Лоты. Вскоре стало ясно, что с домом в Ору-Прету придется расстаться — отношения с местными жителями не были безоблачными, во многом из-за непродуманного поведения Сюзанны Боуэн, отношения с которой также стремительно ухудшались.
"Выздоровление" наступило в 1970 году. Элизабет Бишоп принимает предложение преподавать писательское мастерство в Гарварде. Здесь происходит самая важная для последнего периода жизни поэтессы встреча — с Элис Метфессель. Элис была для Элизабет Бишоп всем — возлюбленной, секретарем, преданным стражем и сиделкой — когда в этом случалась необходимость. Отношения не были безоблачными — но справедливости ради следует сказать, что никакие отношения в жизни Элизабет не складывались легко. Элис предупреждала и решала все проблемы, с которыми Элизабет никогда бы не справилась сама. Страх потерять Элис стал поводом к написанию шедевра Элизабет Бишоп, ее самого известного стихотворения "Одно искусство" (One Art).
В середине 70-х судьба, кажется, решила сменить гнев на милость: четырехлетний контракт с Гарвардом обеспечивал Элизабет Бишоп пенсией и бесплатными медицинскими услугами (что для поэтессы, не отличавшейся крепким здоровьем, было исключительно важно); в 1974 году Элизабет купила собственные апартаменты в Бостоне, что положило конец постоянным скитаниям по съемным квартирам; в 1976 году выходит четвертый поэтический сборник Элизабет Бишоп "География, часть третья" (Geography III), за который поэтесса сразу же получает престижную награду — National Book Critics Circle Award. Однако долго наслаждаться этим подъемом Элизабет Бишоп не было суждено — 6 октября 1979 года она внезапно скончалась в своей квартире от аневризмы сосудов головного мозга. Вечером следующего дня она должна была читать стихи для Гарвардской аудитории вместе с несколькими другими поэтами, и поскольку в конце 70-х информация распространялась не так быстро, как сегодня, о смерти Элизабет Бишоп устроители поэтического вечера не знали вплоть до его начала. Было решено не отменять мероприятие, а изменить программу: каждый участник читал не свои стихи, а одно из стихотворений Элизабет Бишоп — в память о ней.
Не будет преувеличением сказать, что жизнь Элизабет Бишоп была постоянной борьбой — с обстоятельствами, с внутренними демонами, с болезнями и неудачами, но поэзия Элизабет Бишоп, рождавшаяся зачастую не благодаря, а вопреки, стала ее несомненным триумфом.
Источники:
- Bishop, E. Edgar Allan Poe & the juke-box: uncollected poems, drafts, and fragments / Edited by Alice Quinn. — New York: Farrar, Straus and Giroux, 2006.
- Bishop, E. One Art: letters / Selected and edited by Robert Giroux. — New York: Farrar, Straus and Giroux, 1994.
- Bishop, E. The Complete Poems, 1927-1979. — New York: Farrar, Straus and Giroux, 1983.
- Conversations with Elizabeth Bishop / Edited by George Monteiro. — University Press of Mississippi, 1996.
- Costello, B. Elizabeth Bishop: Questions of Mastery. — Harvard University Press, 1993.
- Elizabeth Bishop in the twenty-first century: reading the new editions / Edited by Angus Cleghorn, Bethany Hicok, and Thomas Travisano. — University of Virginia Press, 2012.
- Merril, J. Elizabeth Bishop (1911 — 1979) // The New York Review of Books, December 6, 1979. — Electronic resource. — Mode of access: http://www.nybooks.com/articles/1979/12/06/elizabeth-bishop-19111979/.
- Millier, B. C. Elizabeth Bishop: Life and the Memory of it. — University of California Press, 1993.
- Remembering Elizabeth Bishop: An Oral Biography / Edited by Gary Fountain and Peter Brazeau. — University of Massachusetts Press, 1996.
- The Cambridge Companion to Elizabeth Bishop / Edited by Angus Cleghorn and Jonathan Ellis. — Cambridge University Press, 2014.
